Единственный свидетель - Бог: повести - Страница 128

128

— Вы правы.

Клим раскланялся, послал приветливый взгляд буфетчице и вышел.

Уходить черным ходом не имело смысла, там тоже мог караулить филер. Антон переждал несколько минут, осмысливая свои ближайшие действия, и покинул кофейню. Возле входа в скверик скучали два извозчика. Словно специально для меня, подумал Антон, значит на втором поедет филер. Он сел в пролетку и назвал свою улицу. Если обмен действительно личная инициатива ротмистра, рассудил Антон, то команда для слежки у него небольшая. Вдруг он осознал тайную цель беседы, возможно, главное желание Клима — погнать его в галоп. Мысли о возможном аресте после семи должны подтолкнуть его к лихорадочной деятельности. И в этом ротмистр совершенно прав.

При повороте возле железнодорожной церкви на Ново-Московскую он приметил вторую пролетку. Можно ставить пятьдесят против одного, подумал Антон, что возле дома уже торчит соглядатай. И выиграл: через улицу у соседских ворот томился бездельем человек, вроде бы и знакомой внешности. Антон без труда припомнил, что именно на него вчера указал Белый при подходе к золотогорскому кладбищу. А сзади в коляске катил второй.

Ну-ну, решил Антон, посоревнуемся.

— Братец, — сказал он вознице, — я поеду обратно в город. Только покормлю своего пса. Ты тут не жди. Объедешь квартал по Еврейской и возвращайся. Минуток через пять. Плачу наперед, — он подал вознице серебряный рубль. — Понял?

Возница привычно кивнул.

Объехать квартал извозчик мог за три минуты. Этого было достаточно. Антон взял из комода коробочку с золотыми Скарги, свой паспорт, достал из печи кастрюлю с супом и вышел на крыльцо. Ангел радостным лаем приветствовал запоздалый обед. Сквозь щели в штакетнике Антон увидел смену караула: новоприбывший филер садился на лавку, его предшественник — во вторую пролетку. Антон вылил в миску половину супа, потом, подумав о неизвестности своих маршрутов, оставил кастрюлю возле будки. Оставалось взять оружие. Антон прошел в сарай, разбросал в углу кучу хлама, копнул лопатой и вытащил просмоленный сверток. Внутри хранился давний Скаргов подарок — маленький браунинг с перламутровой ручкой и отдельно россыпью десять патронов. Он сунул пистолет и патроны в карманы, закидал ямку хламом и вернулся в дом. Пролетка еще не вернулась. Филер курил папиросу. Такая служба его устраивала. Кури, парень, усмехнулся Антон, сейчас побегаешь.

Он вышел в сени, закрыл комнатную дверь на замок и стоял наготове, прислушиваясь к звукам улицы. Скоро послышалось цоканье копыт о булыжник, и тогда Антон спешно вышел на улицу и на глазах растерянного филера вскочил в пролетку.

— Опаздываю, братец, — сказал Антон. — Гони. Заплачу.

Заинтересованный извозчик стеганул лошадь кнутом.

Ощущая на бедре горячее прикосновение пистолета, Антон жалел, что мало тренировался в стрельбе. Однажды Скарга пригласил его в лес по Борисовскому тракту, и в овраге он расстрелял обойму в газетный лист, приколотый к дереву. Огневой рубеж отстоял от мишени на десять шагов. Скарга говорил, что такого расстояния достаточно для самообороны, а для теракта лучше приблизиться, три — пять шагов — оптимальное удаление, промахнуться невозможно. Скарга называл пистолет дамским. Пистолетик, говорил Скарга, называется дамским, потому что дамам удобно носить его в сумочке. Мужчина может называть его карманным.

С Нижнего рынка пролетка поднялась на Верхний, и тут Антон посмотрел на часы — было без пяти четыре. «На Богоявленскую» — сказал он извозчику. У гостиницы пролетка повернула. Лошадь шла шагом. Улица в оба конца была пуста. Вдруг из книжной лавки вышел Стах, держа в руке портфель с бронзовыми застежками. Антон остановил возницу и стал рассчитываться. «Свободен?» — спросил извозчика подоспевший Стах. Это был знак, что деньги при нем. В противном случае он должен был пройти мимо. Таков был уговор. Стах сел в пролетку, рессоры осели под его весом, и лошадь потянула драгоценный груз к Захарьевской, унося в неизвестность Стаха, деньги и удачу. Через час, думал Антон, Стах будет в Кунцевщине, оттуда вместе с братом пойдет от одного надежного двора к другому, пока не окажется в Вильне, в явочной квартире вблизи Острой Брамы, где деньги примут, пересчитают, а потом истратят, возможно, на подкуп пограничной стражи и переправку людей за рубеж. Пролетка исчезла за углом, и Антон успокоенно пошел в лавку исполнить последнее из мирных дел. Старик поглядел на него печальными глазами и не поднялся навстречу.

— Я — товарищ Кирилла, — сказал Антон. — Он в больнице.

Старик кивнул, в знак того, что ему об этом известно.

Антон достал из внутреннего кармана коробочку из-под леденцов, доверенную ему Скаргой, и положил перед стариком.

— К сожалению, не пригодилось, пан Винцесь.

— Но он жив? — спросил старик.

— Думаю, да.

— Может быть, пригодится? — в голосе старика теплилась надежда.

— Будем надеяться, — ответил Антон.

— Жизнь ходит по кругу, — грустно сказал старик. — Время застыло на нашей земле. Только люди меняются…

Антон не стал уточнять, что кроется за этим обобщением. Мудрость стариков — мудрость бессилия.

— Спасибо, пан Винцесь, — сказал Антон. — До встречи.

На улице он сообразил, что слова «до встречи» были его неудачей — он как бы признал, что им придется встретиться на похоронах Скарги, если его отдадут родным. Хоть и «спасибо» было ненужным — старик удружил Скарге, и мелкая вежливость не равнялась его риску. Но все не объяснишь. У старика не было дел впереди, а у него есть неотложное дело. Старик может оплакивать утрату молодого родственника, а он не может, не вправе составлять ему компанию в скорби, пока жив человек, который называл себя социалистом-революционером, боевиком, заступником угнетенных… Партия никого не удерживает силой, каждый волен распоряжаться своей свободой, но измена и предательство товарища — больший грех, чем насилие властей над народом. Чиновники исполняют классовую волю, доносчик — личную. Он сам себе приказчик. И сам себе могильщик. Братоубийца. Кровавая пешка. Даже жандармы испытывают к нему презрение, готовы списать в расход…

128