Единственный свидетель - Бог: повести - Страница 173

173

Подумав, Сенькевич и Корбов заключили, что для однозначного решения у них нет материала: принять предопределенность падения возрастом мешает время падения; назвать смерть старушки следствием какого-нибудь насилия не дает абсолютное отсутствие улик. Но запала, запала в душу эта раздвоенность, мучение: сама жизнь угасла или отнята?

Перед концом работы Сенькевич поехал к вдове Пташука. Здесь оказалась Ванда Децкая, и кстати — ее присутствие действовало на вдову успокоительно. Утрата мужа еще не осозналась; вдова хоть и говорила о нем в прошедшем времени, но с таким чувством, будто случился сон, будто охвачены и она, и все наваждением, и скоро оно пройдет, и она проснется, и муж приедет домой, как возвращался прежде из командировок. В малосвязных ее ответах Павел рисовался так: он очень любил сына, очень любил ее, много работал для семьи, был мягким, как добрый ребенок; работа ему не нравилась, он хотел уйти с этой работы, часто мечтал о другой работе; к проклятой машине был равнодушен, часто приговаривал: «Продадим, мать, а?» — и следовало продать, но как-то не решались, медлили, тянули, ведь все ездят, все стремятся за руль; он чувствовал себя неудачником, счастливым чувствовал себя в отпуске, они втроем уезжали на юг, к морю, там он капли в рот не брал, не пил ничего, даже пива никогда не покупал; возвращались, он шел на завод — и опять уныние, вздохи, мелкие, но частые выпивки. Она и хотела поехать на дачу к Ванде, когда все собирались на купалье, но поссорились, пустая, ненужная ссора, можно было и стерпеть, и быть умнее, и избежать ссоры, сделать вид, что не обижается, но обиделась, что пришел вечером подвыпившим, что-то ему сказала колкое, он сказал: «Ничего ты не понимаешь», слово за слово, все глупо, резко, непонятно зачем, и она уехала к себе на дачу, взяла сына, и вечерним автобусом уехали. Потом, конечно, помирились: когда мирились, наступали счастливые дни, он старался все делать, угождать… Потом пошла в отпуск, засела на даче, заготовка, ягоды, варенье, и зачем они, зачем; домой ездила редко, а он сюда ездил редко, на машине не любил, только на выходные машиной. И вдруг приезжает Юра — Паши нет, катастрофа, погиб. Только строили планы на август ехать к морю, счастливый месяц, и вот сел за руль — и исчез. Всегда ведь, если приходилось выпивать, близко не подходил к машине, один раз осмелился — и такая расплата.

Весь этот печальный рассказ был очищен от прижизненных обид; ссоры, семейные сцены всплывали в памяти десятым отголоском; уже и плохое казалось терпимым, и хорошое — прекрасным, образ мужа получал идеальное обрамление; жалость, и страдание, и сострадание поднимали его ввысь. Налагая на эту информацию мерки своей версии, Сенькевич вводил поправочный коэффициент; тем не менее личность Пташука представилась ему сильно расколотой: какие-то его дела не были известны семье, что-то он скрывал, чем-то мучился, не посвящая в свои мучения жену, и это лишало его равновесия. Совершались какие-то темные дела, и, как подсказывал рассказ вдовы, совершались они на работе. Едва ли его друг и непосредственный начальник Децкий не мог о них знать или догадываться, а судя по его достатку, и он имел причастие к каким-то окруженным тайной действиям. И вновь возникло недоверие к лихаческой ночной поездке Пташука. Всегда избегал, всегда включался рефлекс обходить машину, срабатывал инстинкт опасения, самосохранения — и вдруг не включился, не сработал, а, наоборот, сработал чуждый порыв, порыв к самоуничтожению. Под влиянием чего? Водки? Количества водки?

И многое другое хотелось узнать Сенькевичу: когда купили дачу, сколько стоила, сколько муж получал, сколько Вера Васильевна получала, приносил ли муж домой крупные суммы, — но мутить чистоту свежего горя, вгонять в бедствующую душу занозы сомнения и нового ужаса он не мог и удовлетворился услышанным.

Достаточно было сделано за день, и можно было с чистым сердцем ехать домой, но что-то не отпускало от дела. Сенькевич решил встретиться с завскладом, позвонил ему, долго ждал ответа, телефон, однако, не отвечал. Тогда Сенькевичу вспомнилось свое дневое желание посмотреть в домашних условиях директора «Хозтоваров».

Въехав во двор, он, уже без удивления, а как нечто должное, заметил на стоянке машину Децкого, и это очередное совпадение маршрутов, вторая за день неожиданная встреча усилили его подозрения. «Что он носится? — подумал Сенькевич. — Что с такою энергией доискивается?» Он сказал Валере дать задний ход, они выбрались на улицу и, отъехав метров сто, остановились. Минут через двадцать показалась машина Децкого; они поехали следом, и скоро Сенькевич удостоверился, что начальник цеха навещает Мелешко. Тут у Сенькевича возник план пронаблюдать все завтрашние поездки Децкого, сложить с уже известными и в этой статистике выявить что-либо важное для следствия.

Катька его ждала. Децкий заметил по глазам, что даже обрадовалась. Прошли в комнату, она легла на грелки и выложила новость: следователь приезжал к жене Пташука, только что позвонила Ванда.

— Ну, и что ж он хотел?

— Сам расспросишь. Ванда бегом рассказывала. Где Вера работает. Почему муж пил, где, с кем и так далее. А Верка: ах, он был самый лучший, работу не любил, но отдавал себя без остатка, она возражала — не надо денег, зачем нам машина, дача и так далее.

Децкий тяжело ссутулился.

— Ты что? — укорила Катька.

— Устал я, — ответил Децкий.

— Уж кто слабый пол — так это вы, мужчины, — сказала Катька. — Штангу поднять, морду набить, брюхо бабе надуть — тут вы герои. А в серьезном деле — слабцы. Это я о тебе говорю. Петька — трус, Павел был отъявленный трус, Данила тоже хороший заяц, и Олежка не из храбрецов, ты если не трус, так дурак…

173