Единственный свидетель - Бог: повести - Страница 183

К оглавлению

183

И приняв такое решение, Децкий стал подглядывать в щель на опушку леса, из которого должны были появиться убийцы.

Его напряженное ожидание недолго продлилось в одиночестве. Заскрипела лестница, и к нему наверх поднялся Сенькевич.

Он присел рядом на корточки и сказал:

— Ну, Юрий Иванович, пока есть свободное время, давайте поговорим.

И жесткий его взгляд объяснил Децкому, что майор видит его трезво и ни в чем не обманывается.

— Давайте, — ответил Децкий.

— Вот был у вас нож, — спросил Сенькевич. — Зачем?

— Пригодился, как видите, — пошутил Децкий.

— Значит, вы ожидали нападения?

— Да, боязно было.

— Кого же вы хотели найти?

— Смирнова, — ответил Децкий, понимая, что вблизи дачи завскладом ожидать кого-либо другого было бы нелепо.

— Вы боялись Смирнова? — уточнил Сенькевич.

— Побаивался. Пусто здесь, людей нет. Было не по себе.

— Вы договаривались о встрече?

— Нет. Я нашел его записку жене, что он здесь. Ну, и приехал.

— А где записка эта лежит? — поинтересовался Сенькевич.

— А в кармане пиджака лежит.

— Почерк точно Смирнова?

— Во всяком случае очень похож.

— Кто же второй?

— Не представляю, — искренне сказал Децкий.

— Но почему они напали на вас?

— Я не ожидал нападения. И не ожидал встретить двоих. Я был уверен, что Смирнов будет один и что наш разговор даже в худшем случае не дойдет до ссоры…

Говоря так, Децкий почувствовал рождение в душе спасительной для себя версии: на Пашу свалить. Все свалить на Павла, прозрел он. Паша вел дело, крутил, левачил, сбывал, а он, Децкий, проявил халатность, по дружбе, по слепоте старых приятельских отношений ничего не замечал, ибо верил, как себе, как брату родному, а потом, совсем в недавнее время, стал догадываться, даже и не догадываться, а замечать странности какие-то на Пашином участке, каких не должно было быть, и хотел с Пашей поговорить, и поговорил — спросил у него: «Что-то, Паша, не все у тебя в порядке. Советую как друг — наладь порядок!» А когда вот так поговорил, то Пашу вскоре и убрали, а его, Децкого, в наказание ограбили. И вовсе решили убить, чтобы клубок не распутал.

Стоять до конца на этой версии, и никто обратного не докажет.

— Из-за чего же вам было ссориться? — спросил Сенькевич.

— Это длинная история. Как вам известно, убили моего товарища, Павла Пташука…

— Откуда вы знаете, что убили? — перебил Сенькевич.

— Есть косвенные свидетельства, что убили. Не мог погибнуть. Уверен, что убили. Хочу знать — кто. А конкретно хочу узнать, кто в вечер убийства отсутствовал дома. И вот от этого вопроса Смирнов бежит как от огня. Я не застал его вечером дома, утром он не пришел на завод, я и поехал сюда по запискам… в засаду.

— Выходит, Смирнов убил Пташука?

— Не знаю, здесь их двое.

— Понятно, — сказал Сенькевич. — А в какой связи это с хищениями?

— С какими? — спросил Децкий.

— У вас в цеху. Замочки и прочее. Ширпотреб.

— Ширпотреб вел Павел. Я не думаю, чтобы он был расхитителем. Не стал бы он мелочиться. Да и недостачи никогда не было. Недостачу ведь скрыть нельзя. Все документы были в полнейшем порядке. Нет, едва ли это возможно…

И тут Децкому стало легко и стало внятно, что так, только так и надо ему держаться впредь — верить в Пашину честность, поразиться, если докажут Пашину вину. А если крыса эта, Петька, и останется жив и начнет вспоминать, что, с кем и за сколько делалось, что, кому и когда говорилось, что и куда сбывалось, то презрительно пожимать плечами — лжет, врет, мстит за поиски убийцы и грабителя. Нечем ему доказать, одни голые слова, а словам без видимых, ощутимых доказательств веры нет. Зато вот что неопровержимо: что его, Децкого, держали с кляпом во рту, избили кастетом, что он пострадал наравне с инспектором розыска. А кого обокрали? А кто искал вора? А кто искал убийцу Паши? Кто вел частное следствие? Факты железные, тут даже Сенькевич подтвердит.

— А если и брал Пташук по мелочам, — сказал Децкий, — уже без разницы, уже не имеет значения.

И скорбно вздохнув, он попросил майора:

— Курить хочется невмоготу. Давайте закурим.

— Никак нельзя, — ответил Сенькевич. — Закурим, а дым сквозь щели — и никто не придет. Скажите, Децкий, а вам хочется, чтобы они пришли?

— А что им остается?

— Да, — согласился Сенькевич, — они вернутся. И это убеждает меня, что нам с вами еще предстоит немало разговоров.

Сенькевич спустился вниз, где Корбов, стоя возле дверей, обозревал сквозь щель окрестности.

— Тишина! — сказал Корбов. — Может, они в город смотались?

— Нет, — возразил Сенькевич, — это для них не спасение. Поищи-ка в кармане, записка там должна быть.

Корбов сунул руку в карман и достал две скомканные бумажки.

— Ну вот, улики, — усмехнулся Сенькевич, расправляя половинки листа. Если сам Смирнов писал, то хоть бы ради них должны возвратиться.

— А вдруг не сам?

— Кто б ни писал — улика. Придут.

Замолчали.

Ни звука не слышалось сверху, где сидел Децкий, и вокруг мельницы словно бы все замерло, только глухо рокотал водосброс.

— Иди-ка к окну, — сказал Сенькевич. — Вдруг они тылами вернутся.

Корбов понятливо кивнул и отправился по указанию. Проскрипели лестница, сухие доски помоста, и вновь настала ровная тягостная тишина.

Сенькевич, став на место Корбова, поглядывал на недалекую опушку, откуда могли появиться преступники, а мысли его текли сами собой, и мысли эти были угрюмые. Он находился в засаде, и ему сейчас припоминались многие другие ожидания, когда так же медленно тянулось время, а неизвестность и ответственность, связанные с задержанием, отзывались таким же глубоким волнением. И вставали в памяти люди, которых приходилось задерживать: это всегда были разные люди — различной силы, храбрости, ума, темперамента, но всех их роднила непонятная Сенькевичу способность быстро и бездумно ударом ножа, дубины, камня сокрушить чужую жизнь и судьбу.

183