Единственный свидетель - Бог: повести - Страница 22

Лицо мое горело. Мне хотелось остаться наедине. Я послал Федора прогулять коня. Хозяин поспешил уйти вместе с ним. Я поднялся и зашагал из угла в угол. Если бы идиот Красинский ограничился криками, то вызов его был бы мне просто смешон. Но швырок перчаткой… в лицо, как холопу… Привыкли, сволочи, оскорблять мужиков. Сходило с рук… Ну, не спущу. Попомнишь, негодяй, эту перчатку, свирепея думал я. По-иному закричишь, как насажу на клинок…

Мысленно проколов Красинского не менее десяти раз, я успокоился и стал вычислять, когда прибудут секунданты. А их надо было найти, объяснить, убедить, и не каждый осмелится… Я решил, что появятся секунданты часа через полтора, самое раннее. Взяв лошадь Федора, я поехал к корчмарю, которого определил себе как самое осведомленное лицо из здешнего населения.

XXIII

Так же, как и позавчера, корчмарь при моем приближении выбежал к воротам, с таким же низким поклоном поздоровался, столько же детских лиц наблюдали за нами в окно. Я сказал, что хочу с ним побеседовать и что разговор наш будет секретный.

— И что секретного пан офицер хочет мне сказать? — спросил корчмарь.

— Сказать ничего не хочу, — ответил я. — Хочу получить некоторые сведения. Если они окажутся интересными, я заплачу.

Корчмарь испытал взглядом искренность моего обещания и, удовлетворившись, навострил слух.

— Где-то тут живет шляхтич Николай Красинский, — сказал я. — Он богат, беден, умен, глуп, добр — кто он?

— Если пан начальник спрашивает о женихе дочери господина Володковича, так я о нем ничего не знаю, — ответил корчмарь. — Что можно сказать о человеке, с которым не говорил и даже ни разу не выпил? Я знаю только то, что болтают о нем люди. Если пану начальнику это интересно, так я расскажу?

Я согласился.

— Говорят, что отца у него нет, отец умер, а его мать — богачка, и он сам тоже богач, только еще молодой. А богаты они так, что пан Володкович перед ними такой же бедный, как я перед Володковичем, а я беден, как церковная крыса. А сколько у него в голове ума, — продолжал корчмарь, знают только на небе, а на земле это для всех секрет. Вы меня понимаете?

— Почему же дочь Володковича стала его невестой?

— На этот вопрос я не могу ответить. Я не мудрый, нет. Я скажу вам правду — женская душа отличается от мужской, там все наоборот. Я не могу понять, как моя жена вышла за меня замуж, зачем всех этих детей она подарила мне, а не другому, более достойному, чем я. Как бедная девушка становится невестой богатого жениха, я не понимаю.

— Разве бедная? — уточнил я.

— В сравнении, — ответил корчмарь. — Если их положить на чаши весов, то Красинский будет вот здесь внизу, а дочь Володковича вон там вверху.

— У Володковича сын застрелился, — сказал я.

— Да, говорят, — ответил корчмарь.

— А правда, он участвовал в мятеже?

— Я мирный человек, я нигде не участвовал, — сказал корчмарь, — я там не был, своими глазами не видел, так говорят. Но если верить всему, что говорят, то ничему нельзя верить.

— А исправник об этом знал?

— Исправник тоже живой человек, — ответил корчмарь, — а у пана Володковича достаточно денег, чтобы исправник любил их семью. Это не я так думаю, так пьяницы говорят. Вы меня понимаете?

— А что они говорят о Северине?

Корчмарь пожал плечами:

— Разве мужик понимает пана? Разве мог кто подумать, что старший сын Володковича застрелится? Да он сам любого мог застрелить. Но кто может знать, что зреет в молодой голове? Я не слышал, чтобы нормальный человек пускал в себя пулю… Не знаю, куда он ее пустил…

— В сердце, — сказал я.

— Ну вот, в сердце. Наверное, напился. Так люди говорят, — заключил корчмарь.

— А когда об этом говорили? Вчера?

— Вчера, вчера. У них был праздник. У них праздник, а у меня — ужас. Их праздник — мой страшный день. Надо все прятать: свиней в сарай, и корову в сарай, и кур, и сено, и солому — все на замок. Вон вчера подрались, поразбивали головы. Ну, хорошо, разбивайте, так зачем ломать мой забор. И вы думаете, так было раньше? Нет. Это после свободы. Что в первую очередь делает свободный мужик? Пьет. Панские мужики пили меньше. И болтали меньше. Вы меня понимаете?

Туманная форма ответов меня не очень удовлетворяла, но говорить свое мнение откровенно корчмарь не стал бы и под ножом; и занятие его требовало лояльности: все слышать и никому не вредить. Возможно, только исправнику он отвечал по-иному. Впрочем, его мимика и жесты отличались содержанием, и будь я глухим, объяснили бы мне все не хуже слов.

— Второго брата, Михала, вы тоже знаете? — спросил я.

— О! Михал! Это будет хозяин. Он никогда не застрелится. Это ум. У него хватка. Это не Красинский, нет, не порох. Но пусть пан Володкович живет сто лет. Я плачу ему двести рублей, а пан Михал скажет — двести пятьдесят.

— Значит, Северин сделал брату подарок, — сказал я.

Корчмарь заинтересовался.

— Подарил ему и сестре свою долю наследства, — объяснил я.

— О да, о да! И горе приносит пользу. Он стал богаче. Это так. Теперь им хорошо, — сказал корчмарь. — Хорошо, когда мало детей и много денег! И я вам скажу: у кого мало денег, тому бог дает детей. И эти дети хотят жить, они не хотят стреляться. А у меня их шестеро, и я их люблю, — сказал корчмарь. — И поэтому сам часто хочу застрелиться или повеситься. Говорю вам открыто. Четыре дочки — это лучше в петлю, не знаю, зачем я медлю. Каждая хочет мужа, а мужу, вы думаете, нужна моя дочка? Нет, она век ему не нужна, ему нужны мои деньги, которых нет. Вы меня понимаете?